Неточные совпадения
Англия, родина представительного правления и
социального компромисса, выросла без
революции, завоевала полмира.
— Я — смешанных воззрений. Роль экономического фактора — признаю, но и роль личности в истории — тоже. Потом — материализм: как его ни толкуйте, а это учение пессимистическое,
революции же всегда делались оптимистами. Без
социального идеализма, без пафоса любви к людям
революции не создашь, а пафосом материализма будет цинизм.
— Меньшевики, социалисты-реалисты, поняли, что
революция сама по себе не способна творить, она только разрушает, уничтожает препятствия к назревшей
социальной реформе.
— А — как же? — спросил Кутузов, усмехаясь. — В
революции, — подразумеваю
социальную, — логический закон исключенного третьего будет действовать беспощадно: да или нет.
Среда, в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой жизни эстеты типа Шемякина, женщины, которые читали историю Французской
революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные критикой, собакой славы, но уже с признаками бешенства в их отношении к вопросу о
социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
«Воспитанная литераторами, публицистами, «критически мыслящая личность» уже сыграла свою роль, перезрела, отжила. Ее мысль все окисляет, покрывая однообразной ржавчиной критицизма. Из фактов совершенно конкретных она делает не прямые выводы, а утопические, как, например, гипотеза
социальной, то есть — в сущности, социалистической
революции в России, стране полудиких людей, каковы, например, эти «взыскующие града». Но, назвав людей полудикими, он упрекнул себя...
— Мне поставлен вопрос: что делать интеллигенции? Ясно: оставаться служащей капиталу, довольствуясь реформами, которые предоставят полную свободу слову и делу капиталистов. Так же ясно: идти с пролетариатом к
революции социальной. Да или нет, третье решение логика исключает, но психология — допускает, и поэтому логически беззаконно существуют меньшевики, эсеры, даже какие-то народные социалисты.
Миф
революции, которым она движется, есть обыкновенно рациональный миф, он связан с верой в торжество
социального разума, с рациональной утопией.
Духовная
революция, которая должна происходить и происходит в мире, глубже и идет дальше, чем
революции социальные.
Русская
революция не есть феномен политический и
социальный, это прежде всего феномен духовного и религиозного порядка.
Революция огромный опыт в жизни народной, и она оставляет неизгладимые
социальные последствия.
Требование
революции тоже кесарево требование, только
революция духа стояла бы вне этого, но она не может быть смешиваема с
революциями политическими и
социальными, она принадлежит к другому плану бытия.
Это не есть лишь
социальная задача, это прежде всего духовная задача, духовная
революция.
Многие сторонники и выразители культурного ренессанса оставались левыми, сочувствовали
революции, но было охлаждение к
социальным вопросам, была поглощенность новыми проблемами философского, эстетического, религиозного, мистического характера, которые оставались чуждыми людям, активно участвовавшим в
социальном движении.
В
социальной стороне любви я себя чувствовал революционером и требовал
революции в этой области.
Я могу признавать положительный смысл
революции и
социальные результаты
революции, могу видеть много положительного в самом советском принципе, могу верить в великую миссию русского народа и вместе с тем ко многому относиться критически в действиях советской власти, могу с непримиримой враждой относиться к идеологической диктатуре.
Я хотел нового мира, но обосновывал его не на необходимом
социальном процессе, диалектически проходящем через момент
революции, а на свободе и творческом акте человека.
Этим он хотел сказать, что в России не будет
революции буржуазной, либеральной, а будет
революция социальная.
Она совсем не противоположна правде
революции социальной, изменению
социального положения пролетариата, но она изменяет и преображает духовно характер этой
революции.
В
революциях поднимаются вверх новые
социальные слои, раньше не допущенные к активности и угнетенные, и в борьбе за своё новое положение в обществе они не могут проявлять свободолюбия и не могут бережно относиться к духовным ценностям.
Это была реакция не против элементов политического и
социального освобождения, которые в этой
революции заключались, а против её духовного облика, против её моральных результатов для человека, которые мне представлялись неприглядными.
Но ошибочно и поверхностно думать, что причиной зла является сама
революция, столь же поверхностно, как и думать, что
революция есть явление добра и справедливости и создает совершенный
социальный строй.
Революция необыденна, катастрофична, но в ней всегда торжествует своя
социальная обыденность, и с ней неизбежно сталкивается персоналистическая этика.
Этически нельзя желать
революции, как нельзя желать смерти, желать можно лишь положительного творчества лучшей жизни, лишь положительного осуществления максимальной правды в жизни, лишь духовно-социального обновления и возрождения.
Совсем как в
революциях социальных, когда прежде угнетенный класс приходит к власти и начинает угнетать других.
Рассказы и воспоминания Рикура сами по себе представляли для меня крупный интерес. В
революции 1848 года он очутился в рядах самых ярых поборников не только политических, но и
социальных реформ. Недаром он посещал даже лекции Фурье.
В памяти моей сохранилась такая забавная подробность. Когда Бакунин (это было на Бернском съезде) с кафедры громовым голосом возгласил, что в России"все готово к политико-социальной
революции", мы с Вырубовым переглянулись, особенно после заключительной фразы, будто бы"таких, как он, в России найдется до сорока тысяч".
Для русской интеллигенции, в которой преобладали
социальные мотивы и революционные настроения, которая породила тип человека, единственной специальностью которого была
революция, характерен был крайний догматизм, к которому искони склонны были русские.
Как и всякая большая
революция, она произвела смену
социальных слоев и классов.
Плеханов же высказывался против совмещения
революции, низвергающей самодержавную монархию, и
революции социальной, он против революционно-социалистического захвата власти, т. е. заранее против коммунистической
революции в той форме, как она произошла.
Внезапное падение советской власти, без существования организованной силы, которая способна была бы прийти к власти не для контрреволюции, а для творческого развития, исходящего из
социальных результатов
революции, представляла бы даже опасность для России и грозила бы анархией.
Но самый большой парадокс в судьбе России и русской
революции в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи
социального реформизма, оказались в России утопическими.
Если действительно экономика детерминирует весь
социальный процесс, то в экономически отсталой России нужно еще ждать развития капиталистической индустрии и можно рассчитывать лишь на буржуазную, а не пролетарскую
революцию.
Революция была для них религией и философией, а не только борьбой, связанной с
социальной и политической стороной жизни.
Французская
революция создала буржуазный капиталистический мир, и новое царство буржуазности будет создано
революцией социальной и коммунистической.
Перенесение креста на
социальную жизнь означает не послушание
социальной данности, а принятие необходимости катастроф,
революций и радикальных изменений общества.
Все
революции, политические и
социальные, направлены на механическое, внешнее разрушение закона и искупления, государства и церкви.
Но для нашей своеобразной по своей
социальной и культурной обстановке
революции, во многом отличной от
революций европейских, духовно показательны и существенны не эти столкновения и не эта борьба.
Политическая
революция в России, столь страшно запоздалая, будет, конечно, иметь свою
социальную сторону, как это бывает во всяком великом историческом перевороте.
Революция в достижениях элементарной политической свободы слишком запоздала, и именно потому в ней господствует
социальный максимализм, который всегда есть результат неподготовленности масс, содержавшихся во тьме.
Сейчас очень злоупотребляют выражениями «политическая» и «
социальная»
революция и на этом противоположении ориентируют разные точки зрения на происходящий в России переворот.
Все попытки превратить нашу национальную
революцию в
социальную были движимы дошедшей до озлобления жаждой равенства, понятого механически и материалистически, но в них менее всего чувствовался дух христианского братства.
Социальной, а глубже и духовной сущности русской
революции нужно искать не в столкновении классов трудящихся с классами имущими, не в борьбе пролетариата с буржуазией, а прежде всего в столкновении жизненных интересов и в противоположности жизнеощущений представителей труда материального и труда духовного.
Вот
социальный результат
революции, вот какая
социальная группа прежде всего падает жертвой нашей «социалистической»
революции.
Но потрясения
революции не могут не привести к религиозному углублению и пробуждению религиозной энергии в народе, исстрадавшемся и разочарованном в
социальных обетованиях.
Революции совершаются не только для
социальных интересов низших классов общества, но и для того, чтобы перестали говорить «ты» и начали говорить «вы».
И не та
социальная группа падает ее жертвой, которой полагается падать по популярной теории
революции.
Одни очень настойчиво утверждают, что в России произошла исключительно политическая
революция, другие же требуют, чтобы политическая
революция была продолжена в сторону
социальной и как можно дальше на этом пути зашла.
Борьба партий и классов, политические и
социальные страсти многих заставляют забывать, что русская
революция протекает в атмосфере страшной войны и что все партийные группировки с их громкими лозунгами создаются под давлением войны.
В
социальных последствиях русской
революции есть очень много парадоксального и неожиданного.